(У меня есть и одно персональное правило, представляющее собой вариацию этого: я никогда не начинаю новую историю с местоимения. «Она стояла у окна, глядя вниз, на…» После такого начала я начинаю злиться, не успев еще толком вникнуть в сюжет. Кто стоял у окна? Как ее зовут? Откуда мне знать, кто она такая и что там делает?)

Следующее правило касается последовательности. Когда мои попутчицы спросили: «А разрешается писать, что она умеет колдовать?» — на самом деле имелось в виду: «Дозволителен ли такой ход в рамках данной конкретной истории?» То есть, иначе говоря, не будет ли такой ход нарушать единство, портить настроение, противоречить предпосылкам?

Заметьте, речь не о том, что надо соответствовать ожиданиям, а, скорее об ощущении того, какую именно историю вы рассказываете, о верности своему видению, о необходимости защищать ее от вторжений — от элементов других историй, которые вы пытаетесь вставить в эту, чтобы облегчить себе задачу.

Единство — вот чего мы ищем и чем наслаждаемся, например, у того же Артура Рэнсома. Мы совершенно точно знаем, что на Острове Дикого Кота в «Ласточках и амазонках» не будет никакой волшебной пыли. Автору строжайшим образом не разрешается писать, что капитан Нэнси умеет колдовать. Что же за власть дает или не дает такое разрешение? Это сама история, власть контекста и прежде всего то, как автор его ощущает. Рэнсом настолько ясно понимает, что делает, что возникни у него хоть малюсенькая идея магии (а из его писем мы знаем, каких трудов ему стоило, чтобы сюжет развивался как надо), затрепещи она хоть на мгновение мотыльком на самом краю его разума, верный инстинкт рассказчика тут же отогнал бы ее, не позволив даже задуматься о такой возможности.

Еще одно требование — последовательность тона. Откройте Леона Гарфилда буквально на любой странице, и, обещаю, вы не найдете ни единого прозаичного, скучного слова. Фантасмагорические сумерки — да; мрак, пронзенный косыми лучами самого гротескного юмора, — безусловно; тьму, глубокую и бархатную, словно тени на старом меццо-тинто, — наверняка, но ничего трезвомыслящего, скучного, будничного. Здесь роскошно все, от и до — и даже самый первый абзац, начинающийся вроде бы как путеводитель, превращается в причудливый рокайль образности:

Эта книга должна быть доступна людям всегда. Лучший способ поддержать детскую литературу — не печатать почтовые марки с гномом Нодди, которого придумала Энид Блайтон, а потратить немного денег на то, чтобы книги великих писателей не пропадали из печати. Страна поменьше и победнее, чем мы, именно так и поступила бы. Почему бы нам не последовать ее примеру?

Гарфилд знал, что он делает, и в этом-то и заключается правило: чувствуйте и понимайте, какого рода историю вы рассказываете, и тогда у вас не возникнет вопросов, разрешается вам написать, что героиня умеет колдовать, или нет. К этому чувству примыкает ощущение того, в чем лично вы хороши как рассказчик. Если хорошенько поразмыслить о том, что вы делаете, станет ясно, что вам удается лучше всего — смешное или волнующее, или, может быть, бытописательное? Первым делом развивайте уже имеющиеся у вас таланты, а когда уверитесь, что поле битвы осталось за вами, приступайте к расширению границ.

Есть и еще одно очень важное правило. Настолько важное, что я написал его на листке бумаги и прилепил над своим рабочим столом. «Не бойся очевидного» — гласит оно.

Когда вы решаете заняться сочинительством всерьез, очень соблазнительно начать все усложнять. Отчасти это объясняется естественным желанием любого, кто хочет быть хорошим писателем, не прослыть по ошибке плохим. Вы же не хотите, чтобы читатель решил, будто вы пишете какое-то барахло? Вот и принимаетесь шарахаться от стандартных ситуаций, стереотипных персонажей, избитых сюжетных поворотов и всех тех очевидностей, которыми битком набита мусорная литература. Но эту привычку нужно держать в узде. «Встроенный ударопрочный бредодетектор», как его называл Хемингуэй, — хороший слуга, но плохой хозяин. Он должен предупреждать, но не принимать за вас решения. Если слишком уж на него полагаться, вашей основной задачей станет не рассказать историю, а всем популярно объяснить, что вы слишком изысканная и разборчивая личность, чтобы пользоваться банальными, лежащими на поверхности и мелкими идеями. Результатом стремления избегать очевидностей часто становится эдакая брезгливая жеманная аффектация — с моей точки зрения, безнадежно портящая произведения людей, которых больше всего превозносят за то, как умнó они пишут. Как я однажды выразился, это все равно что щипцами рассказ поворачивать.

«Бог мой, да! — как говаривал Э. М. Форстер. — Роман, представьте себе, еще и историю рассказывает».

Если позволите, приведу пример из собственной книги, где мне удалось не дать себе шарахнуться от очевидного: в «Северном сиянии» есть медведь. Я с самого начала знал, что он должен быть великолепнее обычного белого медведя, и поэтому одел его в доспехи. Однако я и понятия не имел, насколько он на самом деле великолепен, пока он не встал на задние лапы и не заговорил. Ну, а когда он и этот фокус исполнил, мне в голову пришла идея: почему бы не сделать его не просто каким-то медведем, а королем всех медведей? И вдобавок в изгнании? Потому что тогда он сможет бороться за то, чтобы вернуть себе трон. И героиня, Лира, будет ему помогать, что в свою очередь усилит ее линию и т. д.

Тут же голос у меня за плечом завел шарманку: «Нет! Не будь глупцом. Это слишком очевидно и предсказуемо. Такое уже сто раз делали до тебя. Ты же на самом деле ищешь какой-нибудь нетривиальный ход: пусть он притворится, что помогает, а сам предаст ее. Пусть он играет храбреца, а на самом деле будет трусом. Не надо пользоваться очевидными приемами».

К счастью, теперь я знаю, как сопротивляться этому голосу. Я поглядел на свой листочек и сделал очевидное. Думаю, история от этого только выиграла. Тот же импульс попробовал взять надо мной верх и в случае с родителями Лиры. Ее отец — лорд Азриэл, а мать — миссис Колтер… но это же так очевидно, правда? Куда умнее было бы, если бы Лира сама так думала, а потом вдруг выяснила, что ошибалась… Но и с этим искушением мне тоже удалось совладать. Не надо бояться очевидного, потому что истории — они про жизнь, а жизнь вообще полна очевидностей — таких как еда, сон, любовь, храбрость, и мы не перестаем нуждаться в них, даже если мы хорошие читатели.

Существует великое множество других правил, о которых можно разговаривать очень долго, — например, «То, что не прибавляет, — отнимает», или «Плюсквамперфект — не лучшее время, чтобы в нем рассказывать истории», или «Три интересных закона подвига: задание героя должно быть а) трудновыполнимым, б) легко понятным и в) от исхода должно зависеть очень многое».

Однако я позволю себе сказать еще об одном правиле. Я называю его «тропинка через лес». Это линия, по которой движется история в своем мире. А всякая тропинка — это тропинка куда-то. У нее есть цель.